Однажды она опять пришла, за окном в тот день разыгралась такая непогода, что мне пришлось из вежливости пригласить ее остаться и переждать. Мы поневоле принялись за чай и разговоры. И вот чудо, мой милый – она открыла мне свою душу, и мне стало ее жаль. Честное слово! Теперь я отчасти понимаю тебя, мой друг. Ведь ты всегда имел нежную душу, тебя всегда трогало человеческое страдание. («Милая мамочка, разумеется, страдание особенно хорошо сочетается с роскошным бюстом, пышными волосами, томными глазами; и прочее, прочее, прочее…») Теперь Матильда Карловна мне даже симпатична, она добра и искренна. И она влюблена в тебя, Сережа!

Это совершенно очевидно. С учетом ее богатства, размеров ее состояния, я уже начинаю без прежнего содрогания думать о вашем браке. Мальчик мой, уж пусть лучше какая угодно Матильда, нежели опасная и неведомая Розалия Киреева, которая тебя погубит!..»

Сергей на миг опустил письмо на колени и глубоко вздохнул, насколько даже простое упоминание ее имени вызывало у него душевную боль и сильное биение сердца.

«Продолжаю через несколько дней в величайшем расстройстве. Снова приходила Матильда Карловна. Она показалась мне слегка огорченной, впрочем, не до слез. Я снова заговорила с нею. Она понравилась мне теперь еще больше, чем ранее. И я искренне пожелала увидеть ее в роли своей невестки. Но – увы, увы, сын мой! Ни красота Матильды, ни ее богатство тебе более не будут принадлежать. Она покидает тебя, она устала ждать! Она не понимает тебя и разочарована. Она оскорблена твоим поступком, твоим бегством в Крым за этой странной женщиной. Именно поэтому сама она и не желает написать тебе ни строчки. К тому же, я полагаю, – и мне уже сказали знающие люди, – у нее завелась новая пассия, которая ее и утешит. Не знаю, в чем тут дело, но она принесла обломки какого-то украшения. Как будто то была роза из коралла. Дескать, ты ей подарил ее, а она наступила на нее нечаянно и растоптала. Принесла и оставила у тебя в кабинете. Что бы это значило?..»

Матильда его покидает. Что ж, так тому и быть! Он ждал подобного развития событий. Было бы по меньшей мере странно предполагать, что такая женщина, как Бархатова, порхающая по жизни, как яркая бабочка с цветка на цветок, спеша везде собрать свой нектар, будет сидеть и ждать своего неверного возлюбленного, заливаясь слезами и сохраняя ему верность. Сергей даже усмехнулся, до того нелепой показалась ему нарисованная воображением картина страданий Матильды Карловны.

Стук в дверь прервал чтение письма от Александры Матвеевны. Сергей отложил письмо и открыл дверь. На пороге стоял Сердюков, с престранным выражением лица.

– Вот, поглядите, получено по полицейскому телеграфу, – следователь протянул адвокату телеграмму.

«Горбунья найдена и арестована. Петушков».

– Этого не может быть! – Сергей вытаращил глаза на клочок бумаги. – Это не она!

– Возможно. Возможно, что столица империи просто наводнена молодыми горбуньями, подозреваемыми в убийстве. Но учтите, что Петушков ее в лицо знает!

– Я тоже знал ее в лицо, – глухо ответил Сергей. – Да что толку? Знать бы теперь, чье это было лицо?.. Когда вы получили телеграмму?

– Именно тогда, когда и мы оба, и наша барышня – все мы находились в этой пещерной крепости!

Лицо Желтовского страшно побелело. Он отступил на шаг от двери, без сил опустился на стул. Бессмысленным взором уставился куда-то прямо перед собой.

– Вы верите в переселение душ? Может одна душа обитать в двух совершенно разных телах, как вы полагаете? – тихо спросил Сергей.

– Я поверю во все, что угодно, если это поможет мне отыскать убийцу и установить истину, – резонно заметил полицейский. – Смею заметить, сударь, в моей практике встречались иногда непонятные, таинственные случаи, которые можно было отнести на счет иных миров и явлений. Однако же все они, по большей части, находили в себе – в конечном итоге – весьма простое, прозаическое, земное объяснение. Надеюсь, что и в этом деле нас ожидает такой же исход.

После переезда к ней Зины на душе у Таисии Семеновны наступило некоторое облегчение. Она словно бы примирилась со всеми Боровицкими. Жизнь под одной крышей с золовкой означала для нее возвращение к прежнему ощущению домашнего покоя. Зина с ней, Желтовский оставил практику и уехал из Петербурга, убийца мужа бежала из-под стражи. Значит, она не станет претендовать на свои попранные права, если даже таковые у нее и имелись, не будет публичного процесса и громкого скандала. Ничего не будет, потому что ничего и не было! Безумный, больной старик все выдумал. В его голове все смешалось. Желтовский никогда прямо не говорил, что он свидетельствовал в церкви брак Анатоля с этой авантюристкой Киреевой. А то, что он дрался на дуэли, говорит только о том, что Сергей был и сам в нее влюблен и завидовал Анатолю. Оба молодых человека влюбились в хорошенькую неглупую гувернантку? У сына хозяев случился с нею роман, и, быть может, этот роман зашел слишком далеко? Что ж, бывает, это удел многих горничных, гувернанток и воспитательниц. Наверное, Анатоль просто покаялся отцу в том, что он соблазнил легкомысленную девицу, старик и погорячился – мол, жениться тогда на ней надобно, как порядочному человеку. А уж через десять-то лет, да при его-то ослабевшем разуме – что он мог толком вспомнить и рассказать? Да, все именно так и было.

Была ли странная горбунья именно бывшей гувернанткой? Бог ее знает, теперь не разберешь. Да и какое это имеет значение, если драгоценного супруга уже не вернуть? Если она убийца – а это именно она, сомнений нет, – то Господь ее уже покарал, наделив горбом, и еще больше покарает! А то обстоятельство, что она влюбилась в Анатоля – так это и немудрено. Такой был красавец, прелесть!

Таисия зажмурилась и вздохнула с легкой улыбкой. В последнее время она вольно и невольно старалась вспоминать только хорошие, приятные стороны своей жизни с мужем. Она беспрестанно звала Зину, и они вместе предавались воспоминаниям. Зина чутко уловила, что от нее требуется, и выуживала из своей памяти только то, что было бы приятно услышать невестке. Забвению предались злые насмешки брата, его грубость, лень и его ужасный страх перед отцом. Обе женщины погружались в мир иллюзий, которые залечивали их душевные раны.

Зина, поселившись с Таисией и ее детьми, первое время почти не выходила из детских комнат, хлопоча и заботясь о племянниках. Тем самым она заставляла себя отвлечься от горя и бесконечных дум о семейных потерях. Обе молодые женщины постоянно повсюду бывали вместе. Хоть они и носили траур, но иногда наносили позволительные этикетом визиты и принимали знакомых. Окружающие только дивились, как крепко общее горе соединило обеих, они совершенно сроднились, словно родные сестры!

Зина и Таисия и впрямь уподобились сестрам. Поначалу Таисия говорила о Зине – сестра моего мужа. А потом просто – сестра. Однажды, когда пришла осенняя петербургская слякоть и морок окутал город, Таисия, разливая чай в столовой, спросила Зину:

– А что, Зинуля, ваша финская дача продана или заложена? Я толком не помню, Полина Карповна говорила мне, но давно это было.